Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея - Елена Асеева

По мхам было вельми сложно ступать. Посему стоило совсем чуть-чуть сойти с того пути по оному катился клубочек, как нога проваливалась по щиколотку в воду, а при извлечении ее из лужицы гулко хлюпала. Вода в окнах оказалась кислой на вкус, пить ее побоялись, хотя жажда ребятушек изредка одолевала. Впрочем, погодя сама собой проходила, точно они вдоволь напились.

Обилие комаров, хоть и не кусающих, но весьма заунывно верещащих, как кислятина, витающая в воздухе, подталкивали путников шагать скорей, ни давая даже малости отдохнуть али отдышаться. А кады с небосвода, все также серо-голубого лишенного солнца, посыпала мельчайшая мжица капель, холодных и на вкус соленых (будто слез пролитых за померших сродников), странники и вовсе перешли на быструю поступь, нет-нет срываясь на бег, а колтки на широченные прыжки. Дотоль почасту хнычущий Копша днесь притих и перестал следить за кринкой в руках девонюшки не то, чтобы ей доверившись, просто весьма тяжко переживая приключившееся ненастье, неприятно осыпающее с небушка на него паморось.

– И чаво энто, – проронила Алёнка, поспешающая в след братца, да подняв вверх кувшин, махнула им туда-сюда, рассеивая ряд комарья летящего над ней. – Гнусь нас не жалит, токмо заунывно канючит? – вопросила она, обращая спрос к Бешаве, оно как тот был много ближе к ней, ступая позади.

– Небось, думает, что вы мертвые, абы туто-ва живые люди не хаживают, – отозвался колток и подобно отроковице, взмахнул в свой черед рукой вправо да влево, разгоняя тучу комаров.

Однако все те движения были бессмысленны, и гнусь ужо миг спустя сызнова сбилась в единую стаю, заверещав, кажется, сильней, доводя до дурноты. А по правую сторону от странников показалась небольшая ровная полянка, покрытая зеленой травой и яркими цветами. Их лежащие прямо на траве стебли держали на себе круглые крупные соцветия, белого, голубого, желтого, розового, синего и даже красного цвета.

– Може, отдышимся, – молвил Орей, узрев ту лысину и разком остановился, легошенько вскинув на спине духа сберегающего клады, – а то я малость притомился.

Мальчуган качнул головой в направлении полянки и с тем скинул со лба мелкую капель бусенца, который вымочил волосы и одежу не только на нем, но и на Алёнке, и на Копше, и даже ветоньки бузовника на колтках, поелику они грустно свесили вниз листочки и перестали перекатывать ягодки. Да, так, не дождавшись ответа, срыву шагнул вбок правой ноженькой, прямо в мягкую ту муравушку и также сразу провалился почти по щиколотку в воду, каковая нежданно разошлась в стороны, к довершению всего раздвинув и саму зеленую травушку.

– Постой! Постой, Орюшка! – громко загамил Багрец, немедля замерев на месте и обернувшись. – Эвонто чаруса, коварная топь во мхах схороненная. Она в сиг тобя на дно утащит.

Отрок и сам сие скумекал, понеже почувствовал, как ноженьку его ктой-то крепко ухватил, не вырвешь. А поверх мягонькой муравушки, растущие крупные цветы внезапно, дрогнув, обернулись плоскими шляпками гриба мухомора, чью красную кожицу усеивали белые бородавки. И те шапки гриба были такими крупными и стояли столь густо, что полностью скрывали под собой траву. А ноженьку Орея кто-то ощутимо потянул вниз так, что она войдя, по колено, вглубь чарусы, дернула вбок и само его тело. Посему оттого рывка отрок завалился на правый бок, единожды выпустив из хватки сраку Копши. И не ожидающий сего действия дух резко свалился, сквозь разошедшуюся травушку, прямо в темно-синюю водицу, вызвав слышимый плюх, и уйдя под нее наполовину. Впрочем, уже в следующий миг Копша, высунув на поверхность воды голову, и яростно взмахивая левой рукой и ногой (доколь не утопленных), громогласно заверещал:

– Пособите! Спасите! Топну!

А шапки мухомора промеж того сменили свои ровные образы на выпуклые (точно вспухнув), блеснув собственной лощеностью. Бородавки на них (опять же мгновенно) лопнув, выпустили в выспрь дымчатые черные пары. Поелику находившийся к ним ближе всех Орей громко закашлял, ощутив во рту ни тока кислятину, но еще и удушающую горечь.

– Братец! – всполошено вскликнула Алёнка, и, бросив под ноги кринку, перескочив через нее, кинулась к мальчику, ухватив его за левую руку да потянув вверх. А из водицы, обок духа сберегающего клады, внезапно высунулась серая с четырьмя перстами рука, точь-в-точь, как клешня рака, сложившаяся челюстями, обряженными малюсенькими коготками. Та клешня резко щелкнула, вроде жаждая ухватить Копшу, али Орея. Посему первый испуганно зыркнув в сторону высунувшейся руки еще громче возопил:

– Спасите! Пособите! Нешто топну?! Охти-мнешеньки!

И словно побуждаемая теми воплями девонюшка, рывком дернула на себя братца, единожды заваливаясь на левый бок и с тем вырывая его ногу из плена водицы. А подскочившие следом к ребятушкам колтки, подхватив один другого под руки, подняли на ноги. Притом дюже взволнованный Багрец, не обращая внимание на плюхающего руками и ногами по воде Копшу, дыхнул:

– Бежим! Бежим!

И коль девоньку, ведомой под руку Багрецом, удалось провести вперед, сделав малость шагов, то Орей, поддерживаемый Бешавой, так и не сдвинулся с места.

– Ты чаво, Орюшка? – вопросил младший колток, вдругорядь дергая отрока за рукав, и к тому же делая поспешный шаг, побуждая и его бежать.

– Куды бежать? А, Копша? – весьма сурово проронил мальчоня и вытащил из объятий духа рученьку, оставляя в собственном владении поступки.

Тем временем рука с клешней, торчащая из водицы, пропала из наблюдения, точно нырнув обратно. А на самой полянке, ноне покрытой ядовитыми грибами, на их шляпках, как-то махом лопнули все бородавки, выпустив вязкие черные пары, весьма быстро загустевшие. Хмарь самую капелюшечку кружила над мухоморами, а ужоль в следующий миг принялась наползать на тонущего в водьи Копшу, у которого теперь только и была видна, что его голова увенчанная красным колпаком. Дымчатые пары опять же собирались в средине полянки, создавая али все-таки вытягивая из воды мшистую, пупырчатую кочку. Ещё маленечко и кочка, схожая с мощным валуном, сменила цвет с черного на зеленый, где более темные пятна указывали на истлевающие части, понеже и в воздухе дюже смрадно завоняло гнилью. И немедля утопающему возгласу Копши отозвалась пузырчатая рябь водного окна.

Впрочем, в тоже мгновение Орей, развернувшись, упал на коленки, и, выкинув руки вперед, ухватил духа за жалкую поросль златых куделек, растущих на лбу. Он срыву дернул вверх волосья и единым тем движением вырвал Копшу из водицы почитай до стана, отчего последний, вже закативший свои красные глаза в бок, раскатисто «вохнул». А когда Алёнка, вырвав руку из хватки Багреца, вернулась к братцу (сим обнаруживая с ним единство во всем), и опустившись на присядки, ухватила духа за грудки кафтана, этак, вызволяя из водицы, валун, находящийся посередь полянки, принял очертания создания.

И глянувшие на него колтки к собственному изумлению увидели духа родственного тем, каковые обитали в Яви, и величались Кадуки, выдающегося не только округлостью образа, дюже пузатого и дымчатого, но и человеческим лицом. Абы округлое оно имело большой рот, от уха до уха (словно жаждущего сглотнуть всякого), до конца не закрывающийся, сквозь щель которого являло заостренные зубы и топорщившийся красный язык, да почти кровавые очи, без какого-либо белка али зрачка. На голове духа возвышались шляпки мухомора, кои местами, особлива по спине, окутывали и его безобразное (в виде валуна) тело.

Понеже узрев то создание, скорей всего не привычное межмирью, Алёнка, подымаясь с присядок и прижимая к своей груди голову Копши, покачивающегося на чуть дрожащих ножках, с какового потоками стекала вода, молвила:

– Доброго дня. Дух энтих мест.

– Величание оного Кадук, – завершили за девоньку колтки, расположившиеся позадь детей, и с тем вызволяя из водьи мальчугашку так, что он присел на корточки.

А Кадук, как его назвали духи, сразу сдержал движение кабаньих ног заканчивающихся копытами (проступивших в черных дымчатых парах тела), опершись ими о прилегшую к земле травушку, да наблюдаемо дернул вправо-влево длинным, словно плеть хвостом тем смахнув останки растущих рядом мухоморов и вспенив кружащее марево.

– Зывут мене Кадук, – грозно продышал дух и качнулся вперед-назад, будто не до конца обретя свое отекшее, безобразное тело. – И туто-ва бытую я многий лета, абы…

– Абы, – закончил за него, Копша, и прижался к Алёнке, склонив голову на бок и чуть потряхивая круглым колпаком. – Перетрухнул ступать дале, да на сей мари застрел. И нонечька бытуешь в кисляде, да пужаешь кажодного встречного.

– Не кажодного, – задумчиво отозвался Кадук и своей покатой головой, восседающей прямо на теле, без всяких переходов, качнул туды-сюды, не понятно в какие стороны для наблюдающих за ним путников.